Статья председателя Центральной контрольно-ревизионной комиссии Ассоциации юристов России, проректора, декана Высшей школы государственного аудита (факультета) МГУ имени М.В. Ломоносова Сергея Шахрая.
Революция разделила историю России и судьбы людей на «до» и «после» октября 1917 года. Жизнь поменялась круто и навсегда. Миллионам граждан бывшей Российской империи пришлось решать, как жить и что делать дальше в новой реальности. Если обычные люди просто пытались выжить в суровых революционных буднях, то российская элита оказалась перед нравственным выбором — принимать или не принимать дальнейшее участие в судьбах своей страны.
И те представители юридической элиты, кто остался в большевистской России, и те, кто отправился в эмиграцию, не могли оставаться сторонними наблюдателями: всеми своими трудами, выступлениями, проектами юридических актов (включая проекты конституций) они выражали отношение к Революции 1917 г., к новой власти, к будущему молодого государства.
Размышления о личной ответственности за Россию для всех отечественных юристов были тесно связаны еще и с вполне практическим вопросом — если остаться, то как строить отношения с новой властью? Занять активную гражданскую позицию или погрузиться в «обычную» жизнь? Помогать или противодействовать? Пытаться убедить большевиков в необходимости уважать закон и покориться диктатуре права либо сделаться послушным «оформителем» деяний новой власти, подчинить право текущим нуждам диктатуры пролетариата?
От ответов на эти вопросы зависели не только судьба (а порой и жизнь) отечественных юристов, оставшихся в революционной России, но и тот облик советского права, который сложился как результирующий вектор взаимодействия отдельных юридических «воль» в представленных исторических условиях.
Тем же, кто отправился в эмиграцию, досталась как печальная задача стороннего наблюдателя, пытающегося вновь и вновь понять, кто виноват и что делать, так и особая миссия хранителя традиций «старой России» и православия, попираемого на родине, а также моральное право свидетельствовать перед миром о подлинном лике великой страны, искажаемом большевизмом. «Мы не в изгнании, мы в послании» - так Зинаида Гиппиус выразила суть миссии многих русских изгнанников, которые своим главным жизненным делом на чужбине считали заботу о будущем России.
Если кратко выразить желаемой соотношение революции и конституции, то можно предложить формулу – «лучше спорная конституция, чем бесспорная революция».
За то, что конституционная реформа сто лет тому назад потерпела неудачу, а разрушительный джинн революции был выпущен на свободу, ответственны не только большевики, но и российская элита (и не в последнюю степень юридическая элита), которая чуть ли не в едином порыве призывала: пусть скорее грянет буря!
Буря грянула, но справиться с ней уже не смогли. И если в Европе в ходе революций один, ставший негодным, правопорядок быстро сменялся на другой, более совершенный и демократичный, то опыт российского 1917 г. оказался совсем иной.
Поначалу, после Февраля, Временное правительство намеревалось в целом сохранить прежний «юридический быт» России. Верные тому свидетельства — продолжение с некоторыми изменениями действия Свода законов, намерение начать издание четвертого «Полного собрания законов», быстрое создание эффективного механизма защиты публичных прав граждан - административной юстиции, становление которой прежний режим саботировал десятилетиями, и, что особенно важно, сохранение с минимальными модификациями главного звена правоприменительной системы — основанного на положениях Судебных уставов судебной системы, которую Временное правительство пыталось очистить от «наносов» эпохи контрреформ.
Однако Октябрь провозгласил полный отказ от старого права, законности и системы юридических институтов. В этом новой власти помог определенный диссонанс, который имел место между хранившейся в народном правосознании идеей справедливости и «старым» правопорядком. И хотя диктатура пролетариата предложила свою формулу правовой идентичности, основанную на марксистском представлении о праве как классовом явлении, взявшие власть большевики не один десяток лет блуждали в поисках подходящей теории нового права.
В результате на смену первоначальным нигилистическим представлениям советских политиков, теоретиков и практиков о праве, которое в силу его «буржуазного характера» должно быть отвергнуто при социализме, пришла идея «социалистического права» (автором этого термина стал Михаил Рейснер).
О его сущности и содержании довольно долго шли жаркие споры. Для некоторых участников дискуссий дело закончилось расстрелом (Евгений Пашуканис, Николай Крыленко и др.). Но при всех теоретических разногласиях, на практике социалистическое право понималось как явление формальное, даже техническое, и считалось чем-то вроде подсобного инструмента для оформления партийного волеизъявления
В результате большевистская революция создала совершенно новые, основанные на классовых подходах конституционную, общеправовую и правоприменительную системы, которые оказались далеки от принципов гуманизма и общечеловеческих ценностей.
Чем это «достижение» обернулось для советского общества, хорошо известно. И конечно, не следует забывать, чем это обернулось для юридической профессии, юридического образования и науки, всего юридического сообщества в нашей стране.
Только в начале 90-х гг. ХХ в. мы начали по-настоящему возвращаться «домой - к праву», в том числе к идеям и идеалам Судебных уставов 1864 г. Очевидны и позитивные сдвиги во всех областях «юридического мира» - вырос авторитет юридической профессии, начался «бум» юридического образования, качественно улучшились научные исследования в области права и юридическая публицистика, появились влиятельные общественные организации (Ассоциация юристов России, союзы адвокатов).
И хотя «история не знает сослагательного наклонения», можно утверждать, что если бы Временное правительство занялось разработкой проекта конституции не в начале октября 1917-го, а несколькими месяцами раньше, вовремя (раньше) утвердило действительно очень удачный и демократичный закон о выборах в Учредительное собрание и раньше провело на его основе выборы, то история почти гарантированно пошла бы по иному пути. Общественный энтузиазм и нарастающее напряжение были бы в значительной мере направлены не на баррикады, а на споры по конституционным проектам и на предвыборную борьбу, т. е. - в конституционное русло.
Русло революционное просто бы «пересохло».
Кстати, похожая «революционная ситуация» в СССР начала 90-х гг. прошлого века не завершилась революцией, гражданской войной и «большой кровью», в первую очередь, потому, что общество не забыло уроки своей истории. Растущее общественно-политическое напряжение вылилось в баталии на парламентской трибуне, в горячие споры o «желаемом будущем», в борьбу вокруг многочисленных конституционных проектов. А едва не начавшаяся гражданская война так и не вышла за периметр, сооруженный вокруг мятежного Дома Советов.
Разработанный в итоге политической дискуссии проект Конституции, да и еще получивший высшую санкцию - одобрение всенародным голосованием, стал основой для формирования нового общественного согласия, юридическим инструментом консолидации общества и планом будущего для России.
Еще один, чрезвычайно важный вопрос касается проблемы легитимации новой власти после революций, иных крупных социальных катаклизмов. В этом Февраль и Октябрь 1917 г. тоже оказались диаметрально противоположны.
Похоже, что Временное правительство осознавало дефицит собственной легитимности и разрыв конституционной преемственности и пыталось найти способ их восстановления. Как известно, «февральское правительство» было создано Временным комитетом Государственной думы, деятельность которой уже приостановил Николай II (формально Государственная дума была распущена А.Керенским только в сентябре 1917 г.). И оно было «наделено» властью из рук не имевшего права на наследование российского престола Михаила Романова, в пользу которого «странным», с юридической точки зрения, образом отрекся Николай II - сразу за себя и за своего сына. Увы, история не дала Российской Конституанте (Учредительному собранию) шанс заявить о легитимности новой (послемонархической) власти от имени народа.
А большевики, взявшие власть в результате вооруженного восстания (до 1927 г. даже они называли это событие «Октябрьский переворот»), не считали нужным следовать каким-то устаревшим «юридическим церемониям» для обеспечения легитимности своего правления, поскольку полагали, что идеологема о «народности власти», покоящейся на союзе пролетариата и трудового крестьянства, «оформленного» Съездом Советов, является достаточным ее подтверждением.
Пожалуй, один из немногих, если не единственный, кто понимал важность этой проблемы и заботился о ее решении, был уже упоминавшийся Михаил Рейснер, вставший на сторону революции. Поскольку «матрос Железняк» (Анатолий Железняков) уже объявил Учредительному собранию o его роспуске, то Рейснер был вынужден искать иные механизмы легитимации новой власти. А потому в своем конституционном проекте 1918 г. он предложил едва нарождающейся власти оригинальную легитимирующую формулу: построить властную пирамиду «снизу», от корней, начиная от производственных коллективов и небольших сообществ, коммун как основы власти, учитывая все особенности состава и структуры общества, и до всероссийского собрания депутатов. Так должна была возникнуть легитимная власть — не «взятая», не объявленная, не узурпированная.
Но этот проект, пусть и в какой-то мере авангардистский, так и не нашел принципиального понимания у большевиков.
Диктатура пролетариата - на то и диктатура, чтобы максимально централизовать, сосредоточить «наверху» все властные рычаги и возможности. Лишь спустя почти два десятилетия после революции государственная власть, номинально принадлежавшая «Советам снизу доверху», а реально находившаяся в руках коммунистической партии, прошла виртуальную процедуру «легитимации» в форме «всенародного обсуждения» проекта Конституции СССР в 1936, а впоследствии и в 1977 г.
Но пренебрежение этим вопросом дорого обошлось советской власти. Точно так же, как в один день большевики смели старую Россию, «в один день» рухнул их партийно-государственный механизм. И дело тут не в силе тех, кто демонтировал прежний строй, а в порочности его государственно правовой конструкции. В «минах замедленного действия», заложенных из-за романтической благоглупости или юридического «чего изволите?» в фундамент советской государственности.
И самой опасной из них оказалось следование постулату Карла Маркса о праве наций на самоопределение и закрепление в Конституции РСФСР 1918 г., как и в последующих союзных Конституциях, национальной основы построения федерации с правом свободного выхода из состава государства. В итоге право на сецессию буквально взорвало изнутри «Союз нерушимый республик свободных».
Но как бы то ни было, сегодня нет смысла искать правых и виноватых. В революции, как и в гражданской войне, у каждого своя правда и своя вина. Мы несем ответственность за то, что из всех возможных исторических вариантов нередко выбираем самый трагический путь.
Сто лет - хороший срок, чтобы научиться, помимо черного и белого, различать все другие цвета в истории Отечества. Настало время собрать все «разбросанные судьбы», восстановить единство нашей общей исторической памяти .
Сергей Шахрай